Неточные совпадения
— Все — программы, спор о программах, а надобно искать пути к
последней свободе. Надо спасать себя от разрушающих влияний бытия, погружаться в глубину космического
разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот
разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
Она страдала за эти уродливости и от этих уродливостей, мешавших жить, чувствовала нередко цепи и готова бы была, ради правды, подать руку пылкому товарищу, другу, пожалуй мужу, наконец… чем бы он ни был для нее, — и идти на борьбу против старых врагов, стирать ложь, мести сор, освещать темные углы, смело, не слушая старых, разбитых голосов, не только Тычковых, но и самой бабушки, там, где
последняя безусловно опирается на старое, вопреки своему
разуму, — вывести, если можно, и ее на другую дорогу.
Что в основе нашей государственной политики лежат не государственный
разум и смысл, а нечто иррациональное и фантастическое, — это особенно остро чувствуется в
последнее время.
Наконец, этим летом, когда семья нотариуса уехала за границу, она решилась посетить его квартиру и тут в первый раз отдалась ему со слезами, с угрызениями совести и в то же время с такой пылкостью и нежностью, что бедный нотариус совершенно потерял голову: он весь погрузился в ту старческую любовь, которая уже не знает ни
разума, ни оглядки, которая заставляет человека терять
последнее — боязнь казаться смешным.
Павел, все это время ходивший по коридору и повторявший умственно и, если можно так выразиться, нравственно свою роль, вдруг услышал плач в женской уборной. Он вошел туда и увидел, что на диване сидел, развалясь, полураздетый из женского костюма
Разумов, а на креслах маленький Шишмарев, совсем еще не одетый для Маруси.
Последний заливался горькими слезами.
— Безумных не погублю, ни той, ни другой, но разумную, кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле кликну «в
последний конец», как вы говорите, а вы, несмотря на ваш
разум, придете. Зачем вы сами себя губите?
— Не понимаю вас, не понимаю, — затараторил Егор Егорыч, — кроме
последнего вашего слова: распря. Откуда же эта распря происходит?.. Откуда это недовольство, это как бы движение вперед?.. Неужели вы тут не чувствуете, что человек ищет свой утраченный свет, свой затемненный
разум?..
Всегда было жалко видеть, что, при огромной затрате
разума и воли, человек все-таки не может достичь желаемого, — добродетельные люди стоят перед ним с первой до
последней страницы незыблемо, точно каменные столбы.
Она определила ясно [См.: Указ о военной дисциплине и Инструкцию Полковнику.] все должности от первого Начальника до
последнего воина и строгую необходимую для успехов подчиненность основала на правилах
разума...
— Именно этого и ожидала от тебя наука, — снисходительно поддакнул Чубаров, и среди слушателей раздался шумный смех. — Он не отвечает на вопрос, ибо столь сложные нравственные понятия недоступны его простому
разуму, не испорченному гнилой культурой. Теперь, если наука меня не обманывает, я могу предсказать ответ на третий и
последний вопрос. Это будут элементарные мышечные рефлексы.
— Коли, братец ты мой, мужики по себе разойдутся! — отвечал Петр. — Когда еще это бывало?
Последнего лыка каждому жалко; а мы с батькой разве лучше других? Прикидывали, прикидывали — все ни ему, ни мне не ладно, и пошли на мир… Ну, а мировщину нашу тоже знаешь: весь
разум и совет идет из дьяконовского кабака. Батька, известно, съездил туда по приказу мачехи, ведерко-другое в сенях, в сборной, выставил, а мне, голова, не то что ведро вина, а луковицы купить было не на что.
Хоть
разумом те девки от других и отстали, хоть болтали про них непригожие речи, однако ж они не
последними невестами считались.
После этого мы стали еще беднее жить. Продали лошадь и
последних овец, и хлеба у нас часто не было. Мать ходила занимать у родных. Вскоре и бабушка померла. Помню я, как матушка по ней выла и причитала: «Уже родимая моя матушка! На кого ты меня оставила, горькую, горемычную? На кого покинула свое дитятко бессчастное? Где я ума-разума возьму? Как мне век прожить?» И так она долго плакала и причитала.
Как и повсюду, подмены возможны и здесь. Легко вера подменяется неверующим догматизмом, т. е. нерациональным рационализмом, порождаемым леностью ума, косностью и трусостью мысли. Борьба с знанием под предлогом веры проистекает именно из такого отношения к
последней. Вера не ограничивает
разума, который и сам должен знать свои границы, чтобы не останавливаться там, где он еще может идти на своих ногах.
Она есть высшая и
последняя жертва человека Богу — собой, своим
разумом, волей, сердцем, всем своим существом, всем миром, всею очевидностью, и есть подвиг совершенно бескорыстный, все отдающий и ничего не требующий.
Мысль первее нашего
разума, «в начале бе Слово», и хотя наш теперешний
разум вовсе не есть нечто высшее и
последнее, ибо он может и должен быть превзойден, но превзойти мысль уже невозможно — она есть онтологическое определение космического бытия, соответствующее второй божественной ипостаси Логоса: «вся тем быша, и без него ничто же бысть, еже бысть» (Ио. 11:3).
Правда, эти антиномии у Канта благополучно «разъясняются»
разумом, однако компетенция этого
последнего, после того как обнаружена антиномичность его структуры, может считаться для этого тоже сомнительной, и, что здесь самое важное, этим нисколько не умаляется самый факт рокового антиномизма в мышлении, который явно показывает неадекватность мышления своему собственному предмету.
Последние слова Егунов переводит: «…лишь кормчему души —
разуму».].
Она не есть акт одной познавательной способности, отрешенной от других, но акт всех сил
разума, охваченного и плененного до
последней его глубины живою истиной откровенного факта.
Выражение, что Бог правит миром как
разум, было бы неразумно, если бы мы не принимали, что оно относится и к религии и что божественный дух действует в определении и образовании
последней…
Он молча зажег лампу и сел за «Критику чистого
разума» [Одна из основных работ (1781) немецкого философа-идеалиста Иммануила Канта.]. В
последнее время он усердно читал ее.
Но еще больше я встретил голого, правдивого ужаса, и безнадежных горьких слез, и исступленных криков отчаяния, когда сам великий
разум в напряжении всех своих сил выкрикивал из человека
последнюю мольбу,
последнее свое проклятие...
Ортодоксально-библейская теология, космология и антропология слишком рационалистичны — они предполагают в
последней первооснове сущего ясный и для
разума вместимый свет, а не таинственную бездну, создающую для
разума лишь антиномии.
Остается несомненным: существует не одна, а две свободы, первая и
последняя, свобода избрания добра и зла и свобода в добре, или свобода иррациональная и свобода в
разуме.
Как в Тильзите Ростов не позволил себе усомниться в том, хорошо ли то, чтò признано всеми хорошим, точно так же и теперь, после короткой, но искренней борьбы между попыткой устроить свою жизнь по своему
разуму и смиренным подчинением обстоятельствам, он выбрал
последнее и предоставил себя той власти, которая его (он это чувствовал) непреодолимо влекла куда-то.
Всё совершается для того, чтобы лишить его
последней силы
разума и приготовить к его страшной роли.
— Нас, — говорят, — за дикарей жалость берет; из них с этой возней совсем
последний толк выбьют; нынче мы их крестим, завтра ламы обращают и велят Христа порицать, а за штраф все что попало у них берут. Обнищевает бедный народ и в скоте и в своем скудном
разуме, — все веры перепутал и на все колена хромает, а на нас плачется.